ПРОБЛЕМА НИГИЛИЗМА И ПУТИ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ А.С. ПУШКИНА.
ОБРАЗ ТАТЬЯНЫ ЛАРИНОЙ В РОМАНЕ «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»
Егоров Вячеслав Николаевич.
Кандидат филологических наук, доцент, зав. кафедрой литературы Тольяттинского филиала Самарского государственного педагогического университета.
Трудно обозначить какую-либо проблему в русской литературе, которой бы не касался творческий гений Пушкина. Не является исключением и тема нигилизма, на сегодняшний день еще недостаточно разработанная в пушкиноведении. В связи с этим может возникнуть вопрос, насколько правомочно связывать данную проблему с творчеством Пушкина? Ведь общеизвестно, что в России «нигилизм» как термин утвердился и получил широкое распространение лишь в 60-е годы XIX века благодаря роману И. С. Тургенева "Отцы и дети» и относился к радикально настроенному революционно-демократическому направлению «шестидесятников». И, тем не менее, смеем утверждать, что данная проблема имеет самое глубокое и непосредственное отношение к творчеству Пушкина, так как нигилизм как явление имеет на российской почве долгую историю своего развития и уходит своими корнями в далекую Петровскую эпоху, то есть почти за сто лет до рождения поэта. Поэтому пройти мимо Пушкина в осмыслении данной темы нам представляется некорректным. Более того, слово «нигилизм» впервые в России было употреблено в непосредственной связи с именем Пушкина. В 1829 году Н.И. Надеждин, профессор Московского университета, выпустил статью с недвусмысленным названием «Сонмище нигилистов», направленную против Пушкина и его литературного окружения.
Истоки нигилизма в России берут свое начало в Петровских реформах. Именно в «Петровском переполохе», когда русское дворянское общество утратило «восточный путь», а, «новый путь нашло с западного перекрестка», новые люди России символ веры и национальное мировоззрение сменили на «табель о рангах». Очевидно, что нигилизм стал закономерным итогом западнических реформ Петра I и «отщепенства образованного» слоя России от основ подлинно русского мировоззрения».
Идея западничества, проникая в сферы литературы, критики, публицистики, завладела умами русской дворянской молодежи и выродилась в конечном итоге в антинациональное явление — нигилизм, которое разъедало все основные формы многовекового уклада государства Российского, Естественно, подобное явление не могло пройти незамеченным мимо первого русского поэта и нашло свое отражение в его взглядах и художественном творчестве Западный путь изначально был неприемлем для Пушкина. «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; наша история требует другой мысли, другой формулы», — писал он в одной из своих заметок. Для поэта, хорошо знавшего историю своего Отечества, очевидно, что культура России своими корнями уходит в традиции православной Византии «Греческое вероисповедание, — подчеркивал он, — отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер». Отсюда еще одно очень глубокое наблюдение Пушкина о совершенно различной роли духовенства на Западе и в России. Если «в России влияние духовенства было благотворно», отмечает поэт, то «в землях римско-католических» пагубно. Более того, Пушкин уверен, что «огражденное святыней религии духовенство наше было посредником между народом и высшей властью; что монахам русские обязаны нашею историею и просвещением» (Т. 8 — С 130).
Задолго до официального утверждения нигилизма в России Пушкин вскрыл причины зарождения этой духовной болезни на национальной почве «Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом, — писал Ф.М. Достоевский — Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого (то есть свое же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего».
Всем своим творчеством Пушкин глубоко отразил сознание русского образованного общества периода «высшей точки русского западничества", когда среди молодого поколения началось всеобщее «томление духа» и русская душа, проходя «через искус и соблазн пиетизма», утратила целостность. Именно тогда в русском человеке усиливается разброд в мыслях, утрачивается вера в Бога, происходит «расторжение ума и сердца» и как следствие «болезнь напряженности нравственной распространяется как зараза».
В образах Алеко, Онегина, Германна, Швабрина, в переживаниях лирического героя поэта как в зеркале «отразился век / И современный человек / Изображен довольно верно / С его безнравственной душой, / Себялюбивой и сухой, / Мечтанью преданный безмерно, / С его озлобленным умом, / Кипящем в действии пустом».
В романе «Евгений Онегин» Пушкин с поразительной глубиной обнажил все тайные причины отпадения «пустого духа» от традиционных форм бытия. С первых строк произведения мы сталкиваемся с образом «молодого повесы», воспитанного на западный манер, вобравшего в себя все привычки света и оторванного от национальных корней. Все воспитание Евгения Онегина формируется в отрыве от традиционного уклада народной жизни и развивается в двух направлениях чувственно-эротическом и рассудочно-прагматическом. В нравственном отношении все силы души были сосредоточены на постижении «науки страсти нежной», а в умственном — материалистической философии и буржуазной экономике Адама Смита. В результате такого воспитания и чтения, жизнь Онегина находится в полном противоречии с бытом и укладом своего народа. На протяжении всего романа Пушкин сознательно уподобляет Онегина герою поэмы Байрона Чайльд-Гарольду: «Как Чайльд Горольд угрюмый, томный», «Прямым Онегин Чильд Гарольдом / Вдался в задумчивую лень .», подчеркивая тем самым его вторичность, подражательность и пародийность. Онегин не что иное, как отблеск западного мира («Второй Чадаев, мой Евгений»), бледная копия английского денди.
Всесторонне исследуя жизнь своего героя, автор задается важнейшим вопросом о ценности и смысле его существования. Может ли быть счастлив Онегин «Среди вседневных наслаждений»? В беспочвенности и праздности Пушкин гениально открывает духовную пустоту, опасность и гибельный путь героя. Жизнь «философа в осьмнадцать лет» утратила всякий смысл, он рано перестает жить душой и сердцем, «рано чувства в нем остыли» и рано «сердца жар угас». Следствием утраты способности жить чувством сердца Онегиным овладевает тоска и уныние, общий недуг, то есть «русская хандра». Автор проникает в самые тайные глубины человеческой души и сердца. Его понимание значения сердца в жизни человека восходит к Священному Писанию и учению святых отцов Церкви, свидетельствующих, что именно сердце есть средоточие всех духовных и телесных сил. «Оно есть, — по словам свят. Григория Паламы, — сокровенная Храмина ума и первый плотский орган мыслительной силы» «Сердце правит всеми органами, — писал преподобный Максим Исповедник, — и когда благодать займет все его, оно царствует над всеми помыслами». Высшее проявление сердечного ума заключено в вере и любви к Богу «Без веры, — пишет русский философ И. Киреевский, — жизнь человека не будет иметь смысла, ум его будет счетной машиной, сердце — собранием бездушных струн, в которых свищет случайный ветер, никакое действие не будет иметь нравственного характера, и человека, собственно, не будет Ибо человек — это его вера».
Пушкин первый в русской литературе художественно разрешил проблему рационально-материалистического, по сути своей безбожно-нигилистического, сознания русской интеллигенции конца XVIII — начала XIX века и отобразил определенные этапы отпадения русской интеллигенции от источника жизни — веры, национальных традиций, народной почвы
Уже в одном из ранних своих стихотворений "Безверие" поэт передает все муки безбожного сознания лирического героя, внутреннее состояние того, кто рано утратил главный источник жизни — веру « того, кто первых лет / Безумно погасил отрадный сердцу свет » Вследствие такой утраты герой " первого лишился утешенья"
Взгляните — бродит он с увядшею душой, Своей ужасною томимый пустотой То грусти слезы льет, то слезы сожаленья, Напрасно ищет он унынью развлеченья, Напрасно в пышности свободной простоты Природы перед ним открыты красоты, Напрасно вкруг себя печальный взор он водит Ум ищет божества, а сердце не находит.
Поэт уверен, что «лишь вера в тишине отрадою своей / Живит умывший дух и сердца ожиданье»
В стихотворениях «Демон» «В начале жизни школу помню я» и многих других поэт высветил главные источники греховного соблазна, ведущие к потере живительных сил веры, — тщеславие гордость сладострастие Главной силой, вливающей «в душу хладный яд», является «злобный гений» — демон искушающий и отрицающий «Провиденье — Красоту — Любовь». Вместо истинной Красоты и Божественного Провиденья демон предлагает «Другие два чудесные творенья / То были двух бесов изображенья / Один (Дельфийский идол) лик младой — / Был гневен, полон гордости ужасной, / И весь дышал он силой не земной / Другой женообразный, сладостраст¬ный, / Сомнительный и лживый идеал — / Вол шебный демон — лживый, но прекрасный» Итак, гордость и сладострастие — наследие западной цивилизации вот те два идола которые «наполняли постоянно буйные головки и слабые умы нашего юношества» и уводили их от национальных традиций православной куль¬туры Наиболее ярко сущность нигилизма от¬ражена поэтом в образах Алеко и Онегина При этом очевидно, что проблема нигилизма разрешается Пушкиным на двух уровнях эм¬пирическом и метафизическом
В метафизическом плане истоки нигилиз¬ма непосредственно восходят к Священному Писанию, к истории отпадения дьявола от Бога. В силу своей гордости и тщеславия дьявол возжелал стать равным Богу, за что и был низ¬вергнут в область «поднебесную» Об этом свидетельствует пророк «От красоты своей возгордилось сердце новое, за то Я повергну тебя на землю» (Иез 28 17) Через дьявола грех вошел в мир. С ним связан и первород¬ный грех человека отпадение Адама от Бога и первое преступление на земле убийство Каином Авеля. С первородным грехом чело¬века по словам блаж. Августина, явились и гордость, потому что человек восхотел на¬ходиться во власти более своей, нежели Божией и поругание святыни, потому что не поверил Богу».
Несмотря на свою греховную сущность человек по воле Божьей остался свободным в проявлении собственной воли выбора между добром и злом Герои Пушкина утратив связь с Богом метафизически свободны в своем выборе добра и зла и сознательно выбирают зло, служат ему Путь движения их воли лежит от попрания Добра — Истины — Красоты отступления от них и принятие зла — лжи — безобразия
Путь Онегина во многом повторяет торную дорогу героя «Цыган», но в отличие от Алеко образ Онегина художественно глубоко разработан, а поступки, приведшие его к духовному нигилизму, более мотивированны. Для Пушкина очевидна одна непререкаемая истина — человек, утративший культурно-историческую и духовно-нравственную связь со своим Отечеством, народом, его верой, обречен на духовное скитальчество, и отсюда путь его определяется лишь условностями искусственной морали и собственной волей, ведущим к своеволию и вседозволенности, Герои Пушкина уподобляются евангельской притче о виноградной лозе: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец мой — виноградарь... Кто не пребудет во Мне извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь и они сгорают» (Ин. 15, 1—6). Подобно ветвям, оторвавшимся от лозы, и Алеко, и Онегин, и Германн, отпав от главной Истины — Бога, обречены на духовную болезнь, скитальчество, нравственную и физическую гибель. Однако главное достояние художественного гения Пушкина заключается не только в том, что он показал весь трагизм нигилистического сознания и нравственный тупик «бездушной культуры» западного мира, но, прежде всего, в том, что он первый в русской литературе указал пути преодоления пустого духа и «пророчески разрешил» онтологическую проблему России.
Духовному нигилизму и беспочвенническому скитальчеству Пушкин противопоставил твердые основы национального уклада жизни русского народа, берущие свои нравственные силы в традициях православной культуры.
ОБРАЗ ТАТЬЯНЫ
В самом значительном своем произведении «Евгений Онегин» Пушкин, как мы уже отмечали, обнажил всю бесплодность «несчастного скитальца в родной земле» и противопоставил ему нравственный идеал в образе «умного, тонкого и верного женского сердца" Татьяны Лариной.
Изначально это выражается на уровне символической значимости ее имени, которое несет в себе двойную функцию и духовно-религиозный смысл. Во-первых, Татьяна с греческого значит устроительница, учредительница, и в этом смысле она является учредительницей давно утраченных старинных форм народного бытия и устроительницей семейного уклада в традиционных формах национальной жизни. Во-вторых, имя Татьяны выбрано автором не случайно, а дано в память святой мученицы Татианы, воплощавшей собой, с одной стороны, духовную святость и чистоту, а с другой — твердость веры и противостояние земным страстям.
Очевидно, что образ Татьяны сочетает в себе оба эти начала и выражает нравственный идеал писателя. С самого начала появления Татьяны в романе автор подчеркивает ее мистическую связь с прошлым России, ее стариной
Впервые именем таким Страницы нежные романа Мы своевольно освятим- И что ж ? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины...
Интуитивно, на уровне духовной связи Татьяна вся принадлежит русской почве, культурно-историческим традициям Святой Руси:
Татьяна (русская душою, Сама не зная, почему) С ее холодною красою Любила русскую зиму .. Татьяна верила преданьям Простонародной старины...
Татьяна всей душой связана с миром русской природы, сельским бытом. Ей чужда «ветошь маскарада» и «постылая мишура» высшего света, его «шум и чад». Всему этому она противополагает твердый берег русской исторической древности и мир русской деревни:
Сейчас отдать я рада Всю эту ветошь маскарада, Весь этот блеск, и шум, и чад За полку книг, за дикий сад. За наше бедное жилище... Да за смиренное кладбище. Где нынче крест и тень ветвей Над бедной нянею моей...
По ходу развития действия имя Татьяны все больше и больше приобретает христиански символический смысл, восходящий к образу святой мученицы Татианы, в честь которой она была наречена и крещена. Из жития святой подвижницы известно, что она была непоколебима в вере; ниспровергала языческие идолы и противостояла земным страстям.
Многими этими качествами Пушкин наделяет и свой «милый идеал». Пройдя через искус первого чувства любви, Татьяна быстро умудряется опытом, приобретает нравственную твердость и дар духовного предвидения. Теперь «умное сердце» Татьяны способно не только глубоко понять душу Онегина, но и раскрыть, кто он, этот «чудак печальный и опасный... / Сей ангел, сей надменный бес». Она разоблачает Онегина, снимает с него его лик благородства (Евгений с греческого — благородный), обнажая личину подражания и пустой дух идолопоклонства:
Что ж он? Ужели подражанье, Ничтожный призрак, иль еще Москвич в Гарольдовом плаще, Чужих причуд истолкованье, Слов модных полный лексикон?.. Уж не пародия ли он?
К концу романа образ Татьяны достигает нравственной высоты, внутренней гармонии, душевного покоя:
Она была нетороплива, Не холодна, не говорлива, Без взора наглого для всех, Без притязаний на успех, Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей... Все тихо, просто было в ней...
Думается, что здесь Пушкин в образе Татьяны впервые в русской литературе представил нам идею «монастыря в миру». Живя в миру, Татьяна преодолела его суету и страсти, противопоставив ему свой внутренний духовный мир (монастырь). И общество преклонилось перед ней, повинуясь ее тайной духовной крепости и нравственной чистоте, как те, которые мучили святую Татиану и в конце концов «уверовали в Иисуса Христа, видя над ней силу Божию».
К ней дамы подвигались ближе;
Старушки улыбались ей;
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор ее очей;
Девицы проходили тише
Пред ней по зале. и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
Преодолевая последнее искушение демона-совратителя Онегина, Татьяна по существу становится неподвластна страстям внешнего мира, являясь стойкой исполнительницей нравственного закона и верности долгу. Словами «Но я другому отдана; / Я буду век ему верна», по глубокому замечанию Ф.М. Достоевского, «она высказывает правду поэмы» и «высказала она это именно как русская женщина», в этом и заключается ее «апофеоза». Достоевский оговаривается, что ничего не будет говорить «про ее религиозные убеждения, про взгляд на таинства брака», но очевидно, что для него «религиозность» характера Татьяны не подлежит сомнению и является определяющим в торжестве ее «апофеоза»7. Продолжая мысль великого Достоевского, от себя добавим, что Татьяна, как нравственный идеал творчества Пушкина, к концу романа приближается к своему первообразу, к имени той святой христианской мученицы Татианы, в честь которой ее нарекли, исполнив тем самым свое изначальное предназначение и религиозную правду.
Образ Татьяны Лариной, наряду с другими праведными героями — старцем Пименом, Машей Троекуровой, дочерью капитана Миронова, Петром Гриневым и др., воплощает в художественной концепции Пушкина идеал нравственной Красоты и выражает субстанциональные начала бытия русского народа, культурно-историческую Россию. Обладая в полной мере духовно-исторической памятью и христианской истиной, все они умеют противостоять духовно пустым нигилистам, типа Алеко и Онегина, которые в силу своей гордыни и безбожия утратили связь со своим народом и почвой, став скитальцами в родном Отечестве. «Итак, в "Онегине", — пишет все тот же Достоевский, — в этой бессмертной и недосягаемой поэме своей, Пушкин явился великим народным писателем, как до него никогда и никто. Он разом, самым метким, самым прозорливым образом отметил самую глубь нашей сути, нашего верхнего над народом стоящего общества. Отметив тип русского скитальца, скитальца до наших дней и в наши дни, первый угадав его гениальным чутьем
своим, с историческою судьбой его и с огромным значением его и в нашей грядущей судьбе рядом с ним поставив тип положительной и бесспорной красоты в лице русской женщины, Пушкин и, конечно тоже первый из писателей русских провел перед нами в других произведениях этого периода своей деятельности целый ряд положительно прекрасных русских типов, найдя их в народе русском. Главная красота этих типов в их правде, правде бесспорной и осязательной, так что отрицать их уже нельзя они стоят как из ваянные.
Таким образом, А С Пушкин задолго до Тургенева, Лескова, Достоевского и других писателей, обращавшихся к теме нигилизма, уловил в злой метафизике своего времени то, что стержень духовного отступничества лежит в сердце России, что она заболевала нигилизмом, который вел ее к непоправимой трагедии
Все предрассудки истребя
Мы почитаем всех нулями
А единцами себя
Мы все глядим в Наполеоны
Двуногих тварей -миллионы
Для нас орудие одно,
Нам чувство дико и смешно
В то же время он же открыл нам и единственный путь исцеления от духовной смерти, который лежит в смирении перед правдой народной "Смирись, гордый человек» в почитании своего Отечества, его духовных святынь
Два чувства дивно близки нам
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу
Любовь к отеческим гро6ам
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Животворящие святыни!
Земля была б без них мертва
Без них наш тесный мир — пустыня
Душа — алтарь без Божества
В этих словах поэта заключена духовно-религиозная правда России, ее Истина и Путь! Поэтика романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
И. И. Мурзак, А. Л. Ястребов.
В двадцатые годы XIX века у русской публики большой популярностью пользовались романтические романы Вальтера Скотта и его многочисленных подражателей. Особенно любим был в России Байрон, чья возвышенная разочарованность эффектно контрастировала с недвижностью отечественной повседневности. Романтические произведения привлекали своей необычностью: титанические характеры героев, страстные чувства, экзотические картины природы волновали воображение. И казалось, что на материале русской обыденности невозможно создать произведение, способное заинтересовать читателя.
Появление первых глав «Евгения Онегина» вызвало широкий культурный резонанс. Восторженные рецензии чередовались с едкими сатирическими статьями, неоднозначность оценок была вызвана беспрецедентностью художественного опыта, предпринятого поэтом. Необычна была уже сама форма произведения. Роман в литературной «табели о рангах» считался произведением низкого жанра в сравнении с поэмой; он основывался на бытовом сюжете, в числе его героев, как правило, не было исторических фигур. Пушкин, сознавая сложность творческой задачи, решается на объединение различных жанровых эстетик, добиваясь создания оригинального художественного мира. Синтезируя романную эпичность со стихотворным ритмом, автор достигает гармоничной целостности; многочисленные жизненные коллизии подвергаются им психологическому анализу, а разнообразные проблемы разрешаются морально-этическими оценками.
Пушкинский энциклопедизм нельзя свести только к панорамной широте изображения действительности. Принципы художественного типизирования, морально-философского концептирования открыли возможность не только зафиксировать реалии быта или общественной жизни, но и вскрыть генезис явлений, иронически связать их с понятиями и категориями, в комплексе воссоздающими практические и мыслительные контуры национального мироздания.
Пространство и время, социальное и индивидуальное сознание раскрываются художником в живых, незавершенных фактах действительности, освещаемых лирическим, а подчас ироническим взглядом. Пушкину не свойственно морализаторство. Воспроизведение социальной жизни свободно от дидактики; светские обычаи, театр, балы, обитатели усадеб, детали быта – повествовательный материал, не претендующий на поэтическое обобщение, – неожиданно предстает занимательнейшим предметом исследования. Система противопоставлений (петербургский свет – поместное дворянство; патриархальная Москва – русский денди; Онегин – Ленский; Татьяна – Ольга и т. д.) упорядочивает многообразие жизненной действительности, изначально отрицающее любые попытки каталогизации. Назидательность как средство выявления и декларации авторской позиции претит масштабу пушкинского гения. Скрытая и явная ирония сквозит в описании помещичьего существования. Любование «милой стариной», деревней, явившей национальному миру женский идеал, неотделимо от насмешливых характеристик соседей Лариных. Мир обыденных забот развивается картинами фантастических грез, вычитанных из книг, и чудесами святочных гаданий.
Масштабность и в то же время камерность сюжета, единство эпических и лирических характеристик позволили автору дать самобытную интерпретацию жизни, ее наиболее драматических конфликтов, которые максимально воплотились в образе Евгения Онегина. Современная Пушкину критика не раз задавалась вопросом о литературных и социальных корнях образа главного героя. Часто звучало имя байроновского Чайлд Гарольда, но не менее распространено было указание на отечественные истоки бытийного феномена.
Байронизм Онегина, разочарованность персонажа подтверждаются его литературными пристрастиями, складом характера, взлядами: «Что ж он? Ужели подражанье, ничтожный призрак, иль еще москвич в Гарольдовом плаще...» – рассуждает Татьяна о «герое своего романа». Детерминированность пушкинского персонажа исторической действительностью отмечалась русскими мыслителями. Герцен писал, что «в Пушкине видели продолжателя Байрона», но «к концу своего жизненного пути Пушкин и Байрон совершенно отдаляются друг от друга», что выражается в специфике созданных ими характеров: «Онегин – русский, он возможен лишь в России: там он необходим, и там его встречаешь на каждом шагу... Образ Онегина настолько национален, что встречается во всех романах и поэмах, которые получают какое-либо признание в России, и не потому, что хотели копировать его, а потому, что его постоянно находишь возле себя или в себе самом».
Воспроизведение с энциклопедической полнотой существа проблем и характеров, актуальных для социальной действительности 20-х годов XIX века, достигается не только подробнейшим изображением жизненных коллизий, склонностей, симпатий, моральных ориентации, духовного мира современников, но и особыми эстетическими средствами и композиционными решениями, к наиболее значимым из которых относятся эпиграфы. Цитаты из знакомых читателю и авторитетных художественных источников открывают для автора возможность создать многоплановый образ, рассчитанный на органичное восприятие контекстных значений, выполняя роль предварительных разъяснений, своеобразной экспозиции пушкинского повествования. Поэт перепоручает цитате из прецедентного текста роль коммуникативного посредника, расширяющего культурное пространство интерпретации «Евгения Онегина».
Фрагмент стихотворения Вяземского «Первый снег», избранный в качестве идейно-тематического пролога первой главы, ориентирован на создание косвенной характеристики героя и относится также и к обобщающей картине мировоззрения и настроений, присущих «молодой горячности»: «И жить торопится и чувствовать спешит». Погоня героя за жизнью и скоротечность искренних чувств аллегорически вычитывались из названия печального раздумья Вяземского «Первый снег» («Единый беглый день, как сон обманчивый, как привиденья тень, Мелькнув, уносишь ты обман бесчеловечный!». Финал стихотворения – «И чувства истощив, на сердце одиноком нам оставляет след угаснувшей мечты...» – соотносится с духовным состоянием Онегина, у которого «уж нет очарований».
В ироничной прелюдии второй главы «О rus!.. О Русь!» разрабатываются буколические мотивы европейской культуры в контексте отечественной патриархальной сюжетики. Соотнесение классически образцового Горациевого с неизменным миром помещичьих усадеб вносит в тему рассказа о Лариных ощущение вечного покоя и недвижности, которые контрастируют с жизненной активностью персонажа, уподобленного в первой главе «первому снегу», стремительно окутывающему землю и уходящему в воспоминание.
Цитата из Мальфилатра «Она была девушка, она была влюблена» становится темой третьей главы, раскрывающей внутренний мир Татьяны. Пушкин предлагает формулу эмоционального состояния героини, которая определит основу любовных перипетий последующей литературы. Автор изображает различные проявления души Татьяны, исследует обстоятельства формирования образа, впоследствии ставшего классической моральной нормой культуры, оппозиционной чрезмерной страстности, душевной распущенности и сну души. Героиня Пушкина открывает галерею женских характеров русской литературы, объединяющих искренность чувств с особой чистотой помыслов, идеальные представления со стремлением воплотить себя в реальном мире.
Четвертая глава открывается максимой Неккера «Нравственность – в природе вещей». Возможны различные интерпретации этого известного в начале XIX века изречения. С одной стороны, моральная сентенция является увещеванием решительного поступка Татьяны, однако следует учитывать и то, что героиня в сюжете признания в любви повторяет рисунок поведения, намеченный романтическими произведениями. С другой стороны, этическая рекомендация Неккера предстает аксиомой отповеди Онегина, мало напоминающего Грандисона и Ловласа, но являющего не менее оригинальный тип самопроявления: он использует сюжет свидания для поучения, настолько увлекаясь назидательной риторикой, что вероятность осуществления любовных ожиданий девушки исключается. Символичность ситуации любовного объяснения состоит в том, что рождается особая процедура поведения участников фабулы встречи, когда культурная компетентность читателя оказывается излишней и события перестают соответствовать знакомому литературному ритуалу: чувственность, романтические клятвы, счастливые слезы, молчаливое согласие, выраженное глазами, и т. д. сознательно отвергаются автором ввиду претенциозной сентиментальности и литературности конфликта. Лекция на морально-этические темы видится более убедительной для человека, имеющего представление об основах «природы вещей».
В поэтической структуре «Евгения Онегина» сон Татьяны задает особый метафорический масштаб осмысления и оценки внутреннего мира героини и самого повествования. Автор раздвигает пространство рассказа до мифопоэтической аллегории. Цитирование Жуковского в начале пятой главы – «О, не знай сих страшных снов ты, моя Светлана!» – отчетливо вскрывает ассоциацию с творчеством предшественника, подготавливает драматическую фабулу. Поэтическая трактовка «чудного сна» – символический пейзаж, фольклорные эмблемы, барочно-сентименталистские аллюзии – объединяет частное со вселенским, чаемую гармонию с ощущением жизненного хаоса. Драматическая суть бытия, представленная в метафорике вещего видения, предваряет трагическую непреложность разрушения привычного для героини мира. Эпиграф-предостережение, осуществляя символическое иносказание, очерчивает и пределы богатого духовного содержания образа. В композиции романа, основанной на приемах контраста и параллелизма и упорядоченной зеркальными проекциями (письмо Татьяны – письмо Онегина; объяснение Татьяны – объяснение Онегина и т. д.), отсутствует антиномичная пара сну героини. «Бодрствующий» Онегин задан в плоскости реального социального существования, его натура освобождена от ассоциативно-поэтического контекста. И напротив, природа души Татьяны распространена на бесконечное многообразие бытовых реалий и мифологических сфер бытия.
Эпиграф-эпитафия, открывающий шестую главу романа – «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не больно», – интегрирует пафос «На жизнь мадонны Лауры» Петрарки в сюжет романтика Владимира Ленского, чуждого объективной предметности мелочей российской жизни, создавшего иной мир в душе, отличие которого от окружающих и подготавливает трагедию персонажа. «Безболезненность смерти» предлагается как идея приятия предначертанного, независимо от того, когда оно осуществится. Мотивы поэзии Петрарки необходимы автору, чтобы приобщить персонаж к разработанной западной культурой философской традиции стоического умирания, прерывающего краткосрочность жизненной миссии «певца любви».
Тройной эпиграф к седьмой главе создает разнообразные по смыслу и интонации (панегирическую, ироническую, сатирическую) преамбулы повествования. Дмитриев, Баратынский, Грибоедов, объединенные высказываниями о Москве, представляют разнообразие спектра оценок национального мифа. Поэтические характеристики древней столицы найдут развитие в сюжете романа, наметят специфику решения конфликтов, определят особую нюансировку поведения героев. Двустишие из цикла «Стихов о разводе» Байрона, избранное в качестве эпиграфа восьмой главы, пронизано элегическими настроениями, метафорически передающими авторскую печаль прощания с романом и героями, расставания Онегина с Татьяной.
Эстетика эпиграфов наряду с другими художественными решениями Пушкина формирует дискуссионно-диалогический потенциал произведения, окрашивая прецедентные художественные явления в особые смысловые интонации, подготавливая новый масштаб обобщения классических образов. Взаимопроникновение текстов, пересечение событийных эпизодов и эмоциональных мнений составляют основу диалогической динамики культуры, ту соразмерность и пропорциональность, которая уравновешивает противоречивость субъективных устремлений писателей и поэтов в познании природы художественной истины.
|
